***

Сонечка мучительно пыталась понять, почему на смену приятному послевкусию от сна пришло такое гадкое ощущение. Казалось, что над ее головой кто-то подвесил кирпич на тоненькой ниточке, которая с минуты на минуту порвется. Но причина смены настроения, как окошко во сне, никак не хотела открываться.

Сонечка накинула халатик и поплелась на кухню, не ожидая от матери (которую в другое утро про себя назвала бы Галочкой, а сейчас величала только мамашкой) ничего хорошего. В кухне, кроме хозяйки, расположился младший брат Сони — Виталя.

— Ты, Сонька здоровая уже девка, а пользы от тебя – чуть, — начала Галочка вместо приветствия, – у нас дома то блины, то плюшки – только мука и осталась. Растолстели мы с тобой, как коровы! Да и Виталику скоро выступать… тебе в театре денег не обещали? А то взяла бы у кого-нибудь из ухажеров – поди не обеднеют…

-Мам, мне сказали, что нужно темный костюм и белую рубашку. И обязательно ботинки – в кроссовках на сцену не пустят, — вступил Виталик. И, подумав, добавил, — А еще ты мне компьютер за хорошую игру обещала, да, мам?

-Проси у Сони – ее очередь деньги искать, — отрезала мать.

-Я постараюсь, — вяло сказала Соня. Ей было все противно…

Галочка

Вообще Галочка в силу неуравновешенности характера была то беспредельно нежной с детьми, то вдруг могла заявить Сонечке за столом, что пора бы уж прекращать сидеть на маминой шее и, мол, сама Галочка в дочерние годы уже не ела родительского хлеба. Сонечка давилась куском и исчезала, не допив чая. Иногда у нее хватало чувства юмора разбудить в себе недоученного филолога и посмеяться. «В Вашем возрасте я уже была Вашей матерью». Но иногда мамашины выпады были совсем уж не к месту.

Через пару дней после ссоры Галочка обычно разыскивала дочку у подружек, каялась, плакала и просила вернуться. По ходу дела Сонечке доставалось за иссушенное беспокойством о ее судьбе материно сердце. Постепенно, впрочем, мир восстанавливался, и обе женщины с удвоенной силой принимались воспитывать Виталика. Если, конечно, в этот момент не случалось очередного отчима.

На самом деле, Галина Митрофановна не была ни алчной, ни злой. Просто нервной. Частенько она не могла сдержаться, и дурное настроение выплескивалось наружу – на детей. Ведь могла бы Сонечка, не повторяя материных ошибок, быть счастливой и богатой — тогда бы и Галочке с Виталиком стало проще? Хотя, поостыв, мать понимала, что от крика и ссор счастья не прибавится, и женихи не начнут звонить в дверь с предложениями руки и сердца. Разве что соседи попросят вести себя потише.

Сонечка

Сонечке именно сегодня поддерживать разговор о бедности и отсутствии на горизонте состоятельных женихов особенно не хотелось. Есть блины, собственно, тоже. Хотелось плакать над своей несчастной судьбой, тем более что причина была вполне уважительной. Сонечку тошнило. И не только потому, что мама, экономя на масле, палила на сковороде маргарин. С каждым мигом этого рокового утра становилось все очевиднее то, в чем Сонечка боялась признаться себе уже несколько недель. Дело было в том, что Сонечка была все еще беременна.

«Все еще» означало, что произведенный пару месяцев назад почти безболезненный и поэтому призрачно легкий аборт, заключавшийся в нескольких уколах, оказался надувательством. Ребенок был во всяком случае жив (хотя не факт, что после всех проделанных над ним экспериментов здоров). Странно, но Сонечке тогда показалось, что опасность миновала, и последствия неаккуратного обращения с противозачаточными средствами (вернее, наивного обхождения вовсе без них) уничтожены. Все это время токсикоз и прочие прелести беременности она почти не чувствовала, а утреннюю тошноту объясняла авитаминозом и еще тем, что совсем недавно, в порядке эксперимента над собой, сдала в больнице кровь – в помощь пострадавшим в аварии…

Итак, шарлатанская контора, месяц назад обещавшая, что «все будет хорошо», бесследно исчезла вместе с деньгами. Очень может быть, у ее организаторов все и впрямь было неплохо. Чего нельзя было сказать о Сонечке. Время ушло, и что теперь делать, было не очень понятно. Видимо, стреляться… или травиться… чтобы лежать в гробу всей такой красивой, в белом платье, а мамашка и гадкие мужики плакали бы и причитали: «Как мы были не правы!»

Додумать эти печально-сладостные мысли у Сонечки никогда не получалось потому, что работа в театре сделала ее хоть чуть-чуть, но все же «прислужницей Мельпомены». Поэтому она очень тонко чувствовала, когда люди переигрывали, хватались не за свою роль или пытались напялить на себя чужую маску. Если рыдающая Галочка была вполне естественна, то ни один из знакомых дядек на роль раскаявшегося грешника не тянул. Так-то!